Охота на невесту - Страница 6

– Только посмей, дрянь, графского указа ослушаться. Ослушаешься – не дочь ты мне. Всю жизнь ты мне испортила! – звук нарастал и нарастал, голос срывался на ультразвук. – Я костьми лягу, а за графа ты выйдешь! Титул… Поместье… Рента… Да как ты смеешь?!!! Да кто ты такая?!!!!!

… Хороший вопрос – а правда, кто? Джурайя и сама не знала: того, что она подкидыш, от неё не скрывали – чтоб благодарна была, чтобы каждый день помнила чем она матери с отцом обязана.

Нашли её на межи, да так удачно нашли – что не пересказать. Отец – тогда ещё просто Молчун, муж Мариссы-бездетной, с кумом по утренней росе косили на лугу, а тут возьми да и воткнись коса в землю. Возле тонкой шейки лежащего в траве ребёнка. Не воткнись коса – и голова с плеч, у Молчуна ноги подкосились. Так, на полусогнутых, он и пошёл к своему дому, неся дитя на вытянутых руках. В дом внёс, а рук разжать не может, губы трясутся, головой мотает, мычит нечленораздельно… Хорошо кум подоспел – влил стакан настоечки в рот, и отпустило. Расслабился, поплакал, Мариссе, застывшей, как жена Лота, рассказал, как дитя нашёл. Сбежалась вся деревня, пришёл и Цень – он то и сказал, что ребёнка им небо послало, счастье это и дар небес – Джу Ра Йя, как говорят у них на родине. Так и назвали. А уж как счастлива была Марисса – двадцать лет всех богов молила, а так и не смогла даже и зачать ни разу, а тут такой подарок, действительно, дар небес, Джурайя, доченька. Ребёночек был прелестным, не больше месяца отроду, в ямочках и ниточках пухленькие ручки-ножки, мраморно-белая кожа, яркие губки и серьёзные серые глазки.

Первые год Марисса наслаждалась материнством, а потом началось…

Дочь росла смышлёной и самодостаточной, пелёнки перестала пачкать с полугода, басовитым криком оповещая о естественных потребностях, начав ползать, не лезла куда не надо и не портила чего не просят, спустя семь месяцев после своего чудесного явления встала на ножки, и через месяц уже ходила вразвалочку с важным видом по избе, таская под брюхо висевшего с обречённым видом кошака. В год девочка не заговорила. Не заговорила она и в два, и в три…

Соседи стали шептаться за спиной Мариссы – найдёныш-то слабоумный, не зря на межи оставили. Сначала Марисса ждала – ведь бывает так, заговорит попозже. Потом впала в отчаянье, потом раскаялась, что не сдала в приют обузу – стыда бы такого не натерпелась, а однажды, прийдя домой с утренней дойки, застала дома чудную картину.

– …ты не бойся, Молчун. Я мамке не скажу, что это ты её любимую чашку расписную разбил. – говорил детский басок из-за приоткрытой двери.

"Вот шалопай! Опять соседский мальчонка у нас сидит – как мёдом намазано, хоть тряпкой гони" – подумала Марисса, перехватывая полотенце и заходя в комнату. За столом сидели Молчун, Джуня и… больше никого. Ну кошак. А говорил кто?!

– Джуня, Джуня, деточка, это ты сказала? Ты? Скажи маме! Скажи, я не буду Молчуна ругать, только скажи!

– Мамуль, ты чего голосишь? – невинно поинтересовалась негодница, как будто ничего ТАКОГО не произошло.

С тех пор все выселки знали, что Джуня – чудо ребёнок, что она говорит как семилетняя, и откуда всё знает – не понятно, но о-о-очень интересно. И Марисса опять купалась во всеобщем внимании и уважении – как же, вырастила сиротку, выучила, ночей не спала а ребёнка выправила. Восторги поутихли через какое-то время, началась спокойная и довольная жизнь, пока не грянула беда…

Во двор вбежали дети – гурьбой, к криками, в глазах – ужас.

– Тётя Риса! Тётя Риса! Джуня!… Мы не виноваты!… Мы к Ценю, а его нет! Джуня!… Вот…

Из-за спин выдвинулся старшой старостин сын, протягивая на руках чей-то скелет – так сначала подумала Марисса, разглядывая явно человеческое, но неестественно тощее серое тельце, обвисшее на руках Кирина. Одежда была Джурайкина, но Джу – ладненькая пятилетняя девочка, с румянцем во всю щёку, крепенькими ножками, пухлыми ручками, а то, что держал в руках Кирин, не было её Джуней. Ботиночки, в которые только сегодня утром Джуня еле запихнула ножки-подушечки, держались на одних завязках. Скелетик открыл глазки, и тут Марисса поняла, что это её найдёныш – на неё смотрели серьёзные серые глазки, в глубине которых плескались боль и недоумение.

Пока искали Ценя, пока он колдовал над внезапно высохшим тельцем, староста выбивал из детей показания, и складывалась странная картина. Дети отправились по ягоды. И случись такому – из малинника выломился матёрый медведь. Дети кинулись бежать, Кирин зацепился за корягу и растянулся во весь рост. Хозяин леса надвигался на стоящую столбом Джурайю. Кирин сорвал голос, крича, чтобы она бежала, пряталась, задерёт ведь и не заметит, а Джу…

Сначала он заметил, как с её пальцев стекает свет. Потом засветились её глаза, потом заискрили и встали дыбом волосы, потом ослепительная вспышка… Когда Кирин снова мог видеть, он увидел выжженный круг земли, а на нём дымящиеся медвежьи кости и вот, Джуню, которая теперь такая… Мальчик рыдал не переставая, и рассказ о пяти минутах пережитого им ужаса растянулся на два часа.

Из светлицы вышел Цень. Его приговор был неумолим. Девочка будет жить, но у неё Дар, да такой мощи, что не каждый магистр магии вынесет, и следующий выплеск может унести её жизнь. Она должна учиться не давать энергии изливаться, иссушая её тело. Он, Цень, может учить её контролировать себя, а пока – полный покой и о-о-очень питательная пища. И ещё травки – принесу, научу заваривать, пошепчу.

Боги! Откуда этот дар на наше голову? – думала Марисса, выхаживая дочь. Она поправлялась медленно, и как будто неохотно. За неделю первый раз встала по нужде сама и тут же слегла, попросила сладенького. Сладенькое было съедено подчистую своё, из дома старосты и окрестных соседей. Молчун ходил теперь в соседнее село и скупал мёд и драгоценный сахар мешками. А Джуня его ела. Мешками. И куда только лезло? Тощая, под глазами черняки, глаза ещё светлее стали. Привидение.